… Гениальная большевистская задумка, я бы не приписывала эту идею только одному Сталину: сначала – палач и жертва, а потом этот же палач превращается в жертву и идет теми же путями ада. И судить некого. Идею что ли судить? Но она же в голове конкретных людей… Часто хороших, очень хороших людей… Родных даже.Я помню, как те же современные японцы приехали к моим немолодым уже родителям. Отец отрезал:– Был и остаюсь коммунистом. Ничего лучше красного знамени нет. Да, конечно, были ошибки… Кстати, моя дочь — антикоммунистка… Но я ее люблю… Горжусь… Хотя она не любит Лукашенко, а я голосую за него. Он сохраняет прежнюю страну…

Я тоже люблю своего отца, но мы с ним не слышим друг друга. Диалог не получается.

…В 2007 году ее номинировали на получение Нобелевской премии в области литературы; сегодня она стала самой читаемой постсоветской писательницей за рубежом.

Среди белорусских женщин Светлану Алексеевич по праву можно назвать одной из самых известных.

Что думает она о своем жизненном пути? Над чем работает сейчас? Какими мыслями занята сегодня?

– …Что я делаю тридцать лет? Из книги в книгу пишу, скажем так, автобиографию Утопии… Коммунистической идеи. Историю красного человека. И эту историю рассказывает сам человек, палач и жертва одновременно.

Я думаю, вся наша беда в том, что палач и жертвы – это одни и те же люди.

Гениальная большевистская задумка, я бы не приписывала эту идею только одному Сталину: сначала – палач и жертва, а потом этот же палач превращается в жертву и идет теми же путями ада. И судить некого. Идею что ли судить? Но она же в голове конкретных людей… Часто хороших, очень хороших людей… Родных даже.

Я помню, как те же современные японцы приехали к моим немолодым уже родителям. Первый вопрос отцу: «Вы коммунист? »

– Был и остаюсь коммунистом. Ничего лучше красного знамени нет. Да, конечно, были ошибки…

– А вот ваша дочь антикоммунистка. Как вы к этому относитесь?

– Я ее люблю… Горжусь… Но мы с ней всегда спорим. Она не любит Лукашенко, а я голосую за него. Он сохраняет прежнюю страну…

Я тоже люблю своего отца, но мы с ним не слышим друг друга. Диалог не получается.

Хотя он – учитель истории и сам признается, что на его памяти историю уже переписывали четыре раза.

У нас непредсказуемо не только будущее, но и прошлое. Все равно он хочет остаться в своем времени… Дожить в нем… Все-таки был он «советский человек», и у него были свои представления о ценностях жизни, о героях и мучениках. И не так легко выйти из-под наркоза идеи, и, давайте будем честны, социалистическая идея не так уж проста и примитивна, как нам казалось – в ней есть и правда, и романтизм… И кровь, и Колыма… И вообще, я все чаще думаю, какие мы были романтики двадцать лет назад: нам казалось, что рухнет кремлевская стена и мы – свободны.

А выходит, все дело не в идее, а – в человеке. Опять все упирается в человека. В культуру.

Если Флобер говорил о себе, что «я — человек-перо», то я – человек-ухо. Разговариваю с людьми, слушаю улицу, наши ночные бдения на кухне и вижу в одном человеке два человека.

Пример из «У войны не женское лицо». Женщина плачет и тихо рассказывает… как после войны не могла ходить в мясные магазины, видеть разделанное мясо, потому что она на войне была санинструктором и видела, как от человека остается полведра теплых ошметков… И о том, какие странные животные лошади… Как лошадь никогда не может наступить на мертвого человека, и как по-человечески они стонут, когда ранены… І плачут…

Господи! Да в каждом ее слове – глубина Достоевского. А потом с ней, с этой женщиной, мы заговорили о Горбачеве, Ельцине… И это уже совсем другой человек, враз попростевший и поглупевший, смиренный и испуганный: мы песочек маленький… мы не виноваты…

Когда-то я знала, что страдание возвышает человека, теперь я в этом не уверена. Страдание отдельно, а жизнь отдельно. И все опять повторяется: война, диктатура…

Сидим с подругой (дипломатический работник) в моем деревенском доме (когда-то купила, чтобы жить среди природы и естественных людей, среди животных, наконец – потому что природа и животные там, где Бог – это совершенно). Так вот, сидим мы с ней… Заходит во двор сосед – пчеловод, рыбак, цветной рассказчик – и, увидев американку, сразу о политике: мол, Лукашенко любит народ и защищает его от американцев и от русских… Все нас грабят, а мы вот хорошие. Гостья спрашивает: «А это ваш двор напротив? » – «Да». – «А почему там такая грязь и навоз на улицу выбрасываете из коровника… И забор хороший не поставите, хотя лес кругом? Кто виноват? Русские или американцы? »

Сосед обозлился… Чтобы ответить, надо думать, а думать не приучили. Их учили только верить. Будешь верить – получишь пайку.

И я иду за этим человеком… За «соседом по времени»… Пусть останется в слове не обнаженная идея и холодные события, а эта пропущенная история (она обычно исчезает в великом) наших чувств – во что верили, чего боялись… Какими мы стали…

Иногда я всматриваюсь в себя и вижу: мне лично помогает любовь. Я люблю вглядываться в просто жизнь, в просто человека. Я люблю жить. Люблю жить до азарта. Иногда подойду утром к окну и радость – еще одно утроЮ, еще один рассвет… И я слышу крики чаек над Свислочью. И вот солнце всходит…

Я пишу… Вернее, хочу писать такие книги, чтобы каждая была как бы написана новым человеком. Мне не интересно делать то, что я уже умею делать, поэтому свои книги вынашиваю подолгу – 7-8 лет уходит на каждую. За тридцать лет вышли только четыре книги. Я их не пишу, я ими проживаю жизнь. Это и мой путь.

Я даже не знаю, кем бы я была, не стань журналисткой, то есть я добываю материал журналистскими методами, но делаю из него литературу. Если бы я не писала, то, думаю, стала бы учительницей. Мой прадед был учителем – учился вместе с Якубом Коласом. Отец и мать учителя… То, чем я сейчас занимаюсь, тоже в какой-то степени учительство.

Я еще из тех «бывших» писателей, которые не боялись брать на себя риск просветительства и не превращали литературу в игру. В знаки. Это хорошо, что я прошла хорошую журналистскую школу – в «Сельской газете», в журнале «Неман». Учила не газета – учили люди. Мне повезло на учителей: Алесь Адамович с его европейским и толстовским взглядом на мир, Василь Быков, Вячеслав Кондратьев… Гениальный русский режиссер Анатолий Эфрос…

Нет! Я счастливый человек! Мне нравится жить, и мне все время встречаются люди, которые любят жить… Счастье – это целый мир. Нам о нем не говорили, и мы о нем мало знаем. О том, сколько в этом мире уголков, окон, дверей, ключиков. Складских помещений. Это потрясающий мир, у нас очень смутное представление о нем.

В книге «Цинковые мальчики» солдат, вернувшийся из Афганистана, так об этом говорит: «Когда у меня родился ребенок, я так нюхал эти пеленки… Так бежал домой, чтобы услышать этот запах. Это был запах счастья».

Это так важно. Нам надо перебить запах смерти, среди которого мы выросли.

Но я не люблю, когда слышу: вы мужественная, на вашем месте… Когда у меня от рака умирала сестра в тридцать пять лет, и я ближе познакомилась с хирургами-онкологами, то навсегда освободилась от всякой своей особенности. Попробуйте ребенку сказать, что он смертельно болен… Попробуйте это сказать его матери! Просто у нас профессия с повышенной долей риска…

И я – не герой! В том же Афганистане, куда поехала и откуда вернулась абсолютно свободным человеком, был случай, когда пошла с нашей делегацией раздавать игрушки и вещи в наш госпиталь. Идет мне навстречу молодая афганка с ребенком на руках, я отдаю ему плюшевого мишку, он берет зубами. Спрашиваю: «Почему зубами? » Женщина сдергивает с него одеяльце и я вижу – ребенок без рук и без ног. «Это твои… русские сделали!.. » – кричит она. И я… Я падаю в обморок…

Или когда наших ребят ложками сгребали с брони, чтобы хоть что-то родное положить вместе с землей в гробы, которые отвезут их матерям… Да, я могу это без конца продолжать… Как одна из матерей уже в Минске стучала в беспамятстве в цинковый гроб: » Ты ли там, сынок? Ты ли там, сынок? Гроб такой маленький, а ты был под два метра…» Когда ее познакомили со мной, она, захлебываясь слезами, выла, именно выла, а не плакала: «Напишите правду… Их даже стрелять не научили, а отправили на войну. Он не в тир ходил, а дачу генералу ремонтировал. И его «отстреляли» в первый же месяц, как куропатку…»

И я это написала… и меня судили за эту книгу, что я «оклеветала» советских героев. Как будто не было одного миллиона афганцев. Я прихожу в суд, и кого я там вижу среди тех, кто подал иск? Я вижу там эту мать… Спрашиваю у нее: «А вы почему тут? Я написала правду, о которой вы говорили…» Она мне отвечает, как зомби: «Мне не нужна твоя правда, мне нужен сын-герой».

Это самое страшное для художника. Конфликт с властью, с царем был всегда, художник к нему готов. А что сказать этой матери? Даже смерть сына не открыла ей глаза, не сделала свободной…

А сейчас вот я дописываю книгу «Время sekond hand (история красного человека) »

Что с нами произошло за эти двадцать лет, когда кончилась красная цивилизация. Мы в постсоветском пространстве… Перескажу слова художника Ильи Кабакова, которые люблю: раньше мы боролись с чудовищем, веря, что все изменится, когда мы его победим. Мы победили чудовище – оглянулись, а надо жить с крысами, то есть вместо одного монстра, вылезли полчища монстров. И жить мы с ними не умеем. Вместо идеи теперь говорят о долларе, о мерседесе… Не стыдно стало хвастаться (русский олигарх), позолоченным унитазом. И никто не скажет вслух, что это стыдно. Что стыдно молчать, когда президент, как председатель захудалого колхоза, орет и унижает принародно премьера и говорит «я построил», «я купил»…

Когда приезжаешь в Беларусь, ощущение такое, что было путешествие на машине времени. Русская элита тоже не осмыслила происходящее, а мы и подавно. Ничего нового не появилось. Только лозунги времен старой «Нашай нівы». Ни новой упаковки, ни новых подходов. На митинги оппозиции ходят одни и те же люди (как правило, активисты), и их количество не растет.

Культ потребления… Страна превратилась в желудок. Думали, что люди бросятся учиться свободе, а они бросились «жить». Вульгарный период. Все хотят все попробовать: евроремонты, путешествия в пляжное зарубежье и т.д. Недавно была в одном строительном магазине, а там работает мой знакомый. Он рассказывал, что они открыты даже по выходным дням. Люди сегодня не на площадях, а в строительных магазинах.

Лукашенко – более сложная фигура, чем некоторые думают. Он действительно остановил время… А наша нация крестьянская – она боится перемен.

Нас ждут трудные времена, как у всех, кто опоздал в истории.

Но я – не политик, я – художник… Летописец… Я стараюсь честно писать время…